Ряды, в обычное время серые, в день ярмарки расцвечивались, обвешанные яркими тканями, кружевами, сапожками и т. д. Не помню точно, два или три раза в год (а может быть, и больше) проходили ярмарки, но они были всегда праздником (впрочем, и были приурочены к праздничным дням). Собирались на ярмарку со всех окрестных деревень не только покупатели, но и те, кому покупать было нечего и не на что, а хотелось людей посмотреть и себя показать. Иной имел в кармане 2-З копейки, но деловито приценивался к самовару или часам и яростно торговался, зная, что не купит, но с удовольствием добиваясь уступки, чтобы потом с наслаждением рассказывать, что видел на ярмарке, что сколько стоило и как он ловко «сбил цену».

На ярмарку почти поголовно собиралась окрестная молодежь. Девушки в ярких ситцевых нарядах (а зимой в цветастых шалях), с разноцветными лентами в косах, взявшись за руки по шесть-семь человек в ряду, ходили по ярмарке, а парни присматривались к ним, выбирая невест. Ребятня с глиняными свистульками вносила свою долю в ярмарочный гам. Как правило, ярмарка проходила в один день, и на следующее утро оставались лишь кое-где разбросанные сено, обрывки бечевок и черепки разбитых горшков. Но все это быстро убирали, и до следующей ярмарки ряды служили местом ребячьих игр.

Официального названия «Поповка» не существовало, это было то же Николь-ское, но в разговорах можно было услышать, что «ряды» начинаются в Поповке, а кончаются у Демидовского магазина или что за водой на Андогу (реку) надо ехать через Поповку. Здесь были расположены две церкви и при них два кладбища, дома священника, дьякона, дьячка, церковная сторожка и дома остатков семей прежнего духовенства – стариков Клавдии Ивановны и Петра Ивановича, который скоро умер (фамилии их я никогда не знала) и сестер Екатерининских.

Главой этой семьи и основной владелицей их нарядного, обшитого тесом и окруженного сиренью дома была Раиса Николаевна Екатерининская, учительница, властная, гордая, с аристократическими замашками. Вторая сестра Клавдия как-то незаметно прожила около нее несколько лет и так же незаметно умерла. Третья Шура, или как ее за полноту звали «тетя Шара», тоже не оставила в жизни заметного следа. Четвертая Лидия, врач, покончила с собой, вскрыв вены, когда почувствовала, что у нее будет незаконный ребенок. До этого она была замужем, и у нее был сын Иван, но брак оказался неудачным, и она вернулась в сестринское гнездо, где и произошла трагедия. Мальчик остался у Раисы, которая его воспитывала в достатке, но и в большой строгости. Была она злая, и говорили, что в школе била учеников и до крови надрывала им уши. У нее со священником Троицким был более или менее платонический роман, которым она иногда бравировала. Например, один раз, сидя с моей мамой у окна и видя, что мимо идет Троицкий с женой, она сказала: «Посмотри, я на глазах у попадьи с попом поцелуюсь». При этом она взяла папиросу, поднесла к губам, а затем, отведя ее, сделала в его сторону жест, имитирующий воздушный поцелуй, на что он ответил таким же жестом в ее сторону. По-видимому, чтобы создать какую-то официальную близость с ним, когда я родилась, она «приказала» маме не искать мне крестных, сказав: «Мы с попом ее окрестим». Таким образом моими крестными родителями стали Троицкий и Екатерининская, а между собой они стали кумом и кумой. Как крестнице она позднее делала мне в день рождения небольшие подарки.

Имя Лидия почему-то было в Никольском несчастливым. Из пяти женщин, носивших его, три покончили с собой. Первая – Лидия Николаевна, о которой я уже говорила. Лидия Абузина отравилась сулемой из-за несчастной любви. Умирала она мучительно, хотела жить, просила помощи, но спасти ее не удалось. Лидия Егорова (Цветкова) повесилась, причем, для того чтобы затянуть петлю, ей пришлось встать на колени. В своей большой семье она была «прислугой за все». Две другие сестры учились и стали работать учительницами, мать, толстая, крикливая, неумная, ссылаясь на возраст и болезни, старалась быть в стороне от хозяйственных забот. Лидия вела домашнее хозяйство, обслуживая мать, образованных сестер и пятерых братьев и получая попреки за каждый промах.

Последняя капля была такая. Ей не понравилась сшитая местной портнихой кофточка, на что мать сказала: «Ты не учительша, по двору-то ходить и такая хороша, пусть Маша и Аннушка разбираются, а на тебе всякое рядно ладно». Когда Лидию хоронили, мать причитала над гробом: «Зачем ты это сделала, у нас и овсяной-то крупы две меры, и житной-то крупы две меры, жила бы ты да ела»...

В пору моего раннего детства в селе еще сохранялись старинные обычаи – катанье и ряженые на Святки и костер на Масленицу. Для костра молодые ребята заранее припасали горючее: дрова, сломанные сани, колеса, пни, обломок лодки – все, что уже не годилось в хозяйстве, но еще могло гореть. Из всего собранного на поляне посреди села складывалась высокая куча, которую и поджигали в конце «масленой недели». Это называлось «жечь масленицу» и представляло собой яркое, праздничное прощание с нею. Буйное пламя, нарядные веселые люди вокруг костра, пляски, шутки, а когда куча прогорала, через ее остатки прыгали, причем, если парень с девушкой делали это, взявшись за руки, считалось, по примете, что они поженятся. Даже на следующий день люди, проходя мимо черного пятна от сгоревшего костра, улыбались, вспоминая, как весело жгли масленицу.

На Рождество «ряженые» – группы молодежи в фантастических костюмах (медведя, бабы-яги, скомороха и т. д.) –  ходили из дома в дом с песнями и шутками, получая за них какое-нибудь угощение. Были очень распространены гадания, чаще такого типа: подкрадывались к окну и кричали: «Как судьбу зовут?». Если это были парни, то им называли женские имена, а девушкам – мужские. И неизменно вызывало смех то, что Наталья Егорова (Цветкова) из года в год называла ребятам имена своих дочерей, причем произносила их с присвистом: «Маса, Аннуска».

На Крещение устраивался крестный ход. Из храма выносили иконы и хоругви, и колонна с духовенством впереди и с церковным пением шла на Андогу, где священник три раза опускал крест в заранее подготовленную прорубь. Верующие торопились хлебнуть воды из освященной проруби, умывались, а некоторые и окунались.

Другая процессия устраивалась на Пасху, когда, кроме икон и хоругвей, выносили и плащаницу – узорное полотно, которым в обычное время был покрыт «гроб Христа», то ли ящик, то ли просто возвышение у боковой стены церкви, которое обычно было наглухо закрыто плащаницей. Процессия с пением и под звон колоколов обходила вокруг церкви. Люди поздравляли друг друга словами «Христос воскресе», слышали в ответ «Воистину воскресе» и целовались. Весна, блеск хоругвей, пение, звон колоколов, ощущение праздника, улыбки – все создавало что-то необычайно радостное. В пасхальные дни открывался для всех желающих вход на колокольню. Этим правом больше всего пользовались подростки, но нередко поднимались на нее, чтобы позвонить в колокола, и взрослые мужики. В общем, желающих было много, и звон непрерывно раздавался весь день, причем в Никольском особенно слышны были две своих колокольни, немного глуше – Становская, еще слабее – Пречистенская. По реке иногда доносился слабый голос монастырской колокольни, так что воздух гудел от звуков разного тембра и интенсивности.